«Десантная операция»
Стояла ранняя осень. Замечательная русская осень. Именно ее воспевали Пушкин и Тютчев, изображал Левитан. Было сухо и тепло. Именно о такой осени всегда мечтают люди.
Ну а нам работы хватало в любое время года.
В нашем районе осень тоже любили, особенно такую. Дело даже было и не только в погоде. Просто каждую осень в район привозили студентов институтов и техникумов, помогающих в уборке сельскохозяйственных культур. Само собой было много и девушек. Их расселяли по деревням. После этого начиналось «паломничество» местных парней к приезжим девушкам. Заводились знакомства, начинались встречи, скоротечные романы. Жизнь шла своим чередом.
Точно также было и той осенью. Студенты и студентки приехали и все пошло уже привычным путем.
Тот памятный вечер не стал исключением из правил. Местные ребята приехали к девушкам, начались разговоры, шутки, песни у костра. Все вроде шло нормально.
По какой причине возникла ссора уже сейчас, наверное, никто и не вспомнит, но только возникла. Кончилась ссора потасовкой между студентами и местными ребятами. Студентов было больше и местные ребята, потерпев поражение, вынуждены были убраться к себе в деревню.
Однако не в привычке русских людей оставаться в долгу. Вот так и решили местные ребята нанести еще один визит в «стан врага» и отомстить обидчику за «поруганную», тем более на глазах у девушек, честь. Да как еще и решили.
Студенты спокойно продолжали отдыхать: кто-то сидел у костра, кто-то уже лег спать, поскольку было уже довольно поздно.
В какой-то момент они увидели подъезжающую к домам, где они проживали, автомашину – цистерну для перевозки молока. Значения этому они не придали. Мало ли машин в страду ездит в деревнях.
Машина остановилась не вызвав у них подозрений. И неожиданно люк цистерны распахнулся и оттуда, как горох, посыпались деревенские ребята. Было их человек 15. Они быстро набросились на студентов и начали их избивать. Теперь уже перевес был на их стороне, и студентам пришлось туго.
Одним словом, реванш получился на славу. И все бы возможно так и сошло с рук: ребята от избытка молодых сил подрались, обычное дело. Но туту кому-то из местных пришла идея получить компенсацию «морального вреда». И пошли они в дома, где проживали студенты. В домах они у кого-то забрали гитару, у кого-то фотоаппарат или что-то еще в этом роде. После этого, гордые победой, они уехали.
А на следующий день преподаватели, бывшие со студентами, обратились в милицию. И завертелась бюрократическая машина «правосудия». Тут уже пошло все полным ходом. Вмешалось и руководство партийно-советских органов района. Как же, во время уборки, совершить нападение на лиц, приехавших помогать району.
Действия местных молодых людей были квалифицированы как разбойное нападение. Наверное, они должны были благодарить Бога, что им не вменили какой-нибудь «срыв полевых работ».
Но тем не менее, зачинщики получили большие сроки лишения свободы и отправились в соответствующие места.
А вот операцию с использованием цистерны молоковоза в качестве боевой машины десанта, наверное, в пору бы взять на вооружение нашей армии…
«Доски»
Над этой истории долго хохотали в отделе, хотя, казалось бы, ничего особого и не произошло. Смеялись и над самим происшествием и удивлялись ловкости и выдумке наших «клиентов», придумывающих такие невероятные объяснения своим поступкам, чему, наверное, позавидовал бы самый известный сказочник…
Семидесятые-восьмидесятые года двадцатого столетия по всей стране характеризовались бумом преступлений, связанных с хищениями предметов антиквариата: икон, распятий и иных предметов религиозного культа. Не стал исключением и наш город. Постоянные кражи, грабежи и даже разбойные нападения с целью добычи указанных выше предметов достигли апогея. Спрос на иконы был огромен, рынок сбыта достаточно обширен, и потому этот вид «деятельности» процветал.
В ту пору и появилось на свет это обозначение икон – «доски». Да простят меня читатели, но из песни слов не выкинешь, потому так и шло. С одной стороны, и проще, а с другой, и как бы не очень понятно человеку несведущему, речь идет о поставке «досок» и все, а каких, попробуй, догадайся. Так и вошло в обиход того времени это название…
Андрей Иванович Ваганов был личностью колоритной. К началу восьмидесятых годов ему уже было под шестьдесят, то есть был он человеком весьма преклонного возраста. Имел он порядка десяти судимостей и из своих почти 60 лет, чуть ли не половину провел в местах, «не столь отдаленных». По этой причине, несмотря на возраст, Андрей Иванович имел весьма высокий «авторитет» в уголовное среде, и даже молодые, начинающие «деловые» люди, порой не признающие над собой «власти», относились к нему с уважением. Возможно, этому способствовало еще и то, что проживал Андрей Иванович один в большом частном доме, и потому у него можно было и собраться обсудить какие-то свои дела и оставить на хранение похищенное, что, судя по оперативным данным, проделывалось не раз. Однако задержать Андрея Ивановича с поличным не удавалось, а неоднократно проводимые у него обыски и проверки результата не давали: нюх у старого вора был собачий. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха…
И вот однажды была получена информация, что в доме Ваганова «складировано» большое количество предметов антиквариата, которые предназначены для скорого сбыта.
Группа была сформирована быстро и во главе с Б. Кононовым выехала к месту проживания Ваганова. На этот раз удача изменила постоянному счастливчику. В террасе дома Андрея Ивановича было обнаружено и изъято большое количество икон, а впоследствии выяснилось, что большинство из них с недавних преступлений.
Зная характер Ваганова, мы не сомневались что он не «сдаст» тех, кто принес ему указанные предметы, но то, что «выдал» он, поразило даже видавших виды оперативников.
На все обвинения, выдвинутые в его адрес, Андрей Иванович лишь недоуменно пожимал плечами, не понимая о чем речь и утверждал:
«Вы понимаете, стучат ночью, спрашиваю: кто? Меня просят. Отец мы у тебя доски приложим до утра. Думаю, может, строит дом кто рядом, боятся, что украдут, а мне жалко, что ли. Терраса у меня не запирается я и говорю; Приложите в террасе и все. Я ведь и не думал, что это иконы „досками-то“ назывались».
Ну что тут скажешь? Мудрец, да и только.
Смеялись, конечно, его хитрости долго, однако все-таки она ему не помогла, тем более, что и «строители» потом были установлены, и поехал Андрей Иванович вновь по давно известному маршруту…
«Дочурка»
Анна Григорьева жила обычной жизнью. Простая квартира, работа, не приносящая особого дохода, но и не дающая умереть с голоду, да и где в нашем городе можно было найти более или менее достойную работу, тем более, если ни образования, ни хорошей профессии у тебя нет. Вот так она и жила. Семейная жизнь тоже вроде не очень удалась. С мужем она развелась давно и жила вдвоем с подросшей дочерью, которой уже исполнилось восемнадцать.
Правда, надо сказать, что к этому времени Анна уже несколько лет проживала с мужчиной, то есть, как сейчас говорят, (не знаю, откуда взялось это глупое слово), сожительствовала. Мужик вроде и не плохой, тоже работал, и все вроде более- менее устоялось. Единственно не равнодушен он был к «горячительным» напиткам. Глядя на него, и Анна начала «прикладываться к стакану», вот так они иногда и коротали скучные вечера вдвоем.
В дочери Анна души не чаяла, и, наверное, как и все матери, видела в ней будущую надежду и опору в старости. Вот тут-то и выяснилось, что все далеко не так. В какой момент она просмотрела дочь, Анна теперь, наверное, и сама бы сказать не могла, но так получилось, что Лена выросла эгоистичной, грубой, дерзкой, а к моменту совершеннолетия вообще не ставившей мать ни во что. Работать дочь не хотела и не стремилась, начала нередко выпивать, а на слезы и уговоры матери остепениться только отмахивалась, как от назойливой мухи. Более того, Лена теперь уже начала требовать от матери денег. Вначале Анна давала ей незначительные суммы, однако потом ей это надоело, и все чаще между ними происходили конфликты именно на этой почве.
Да тут еще надо сказать, что у Лены и Владимира, (сожитель матери), отношения также изначально не задались. Лена не восприняла его, считая, что им с матерью прекрасно жилось вдвоем, она не понимала, как могла мать привезти в дом кого-то. К тому же ей не нравились совместные «посиделки» матери с Владимиром. Он же, в свою очередь», считал падчерицу ни к чему не приспособленной иждивенкой, желающей жить лишь за чужой счет. Правда, до особой конфронтации у них пока не доходило, хотя словесные перебранки возникали неоднократно.